Июнь-июль 1946 (Вторая сессия СМИД)

[lafeber]

«Библия – это вещь, конечно, хорошая».
В.Молотов, 26 июня, 1946 [FRUS, II, 631]

Почти месяц (15 июня - 12 июля) шла вторая половина той сессии. С учетом 20 дней, потраченных на первую половину, всего Вторая сессия СМИД заняла 47 дней. Для многих интересующихся этот дипломатический саммит вращается преимущественно вокруг двух речей Молотова «о судьбах Германии» - 9 июля [842] и 10 июля [869]. Они вошли в книгу «Вопросы внешней политики» за 1948 год и перепечатывались в Советском Союзе с тех пор неоднократно. Все остальные обсуждения тех семи недель, таким образом, для нашей аудитории уходили на задний план, становясь второстепенными и неважными. Пристальное изучение же повестки и дат проведения сессии корректирует вес и значимость молотовских выступлений, сбивая с них пену эпохальности. Во-первых, Молотов выступил за 2-3 дня до окончания работы той конференции, вызвав обсуждения, занявших всего 18 из 860 страниц протокола. Во-вторых, первая речь советского мининдела «О демилитаризации» была советским ответом на февральский «План Бирнса» о демилитаризации Германии на 25 лет и никаким боком не проистекала из работы той сессии. Этот ожидаемый ответ НКИД/МИД готовил 4 месяца, привлекая к мозговому штурму 38 высокопоставленных партийцев, включая полуопального Литвинова, и спокойно мог передать его другими каналами. Но Сталин и Молотов решили почему-то решили озвучить его в Париже почти под занавес. В-третьих, Германия не входила в основную повестку сессии, и делегации обсуждали германскую тематику по остаточному принципу – «если на то останется время». Куда большую часть своего времени дипломаты потратили на другие темы.

За 30-дневный перерыв между двумя половинами Второй сессии не произошло ничего радикально серьезного. Бирнс толкнул речь по радио 18 мая [Bulletin, 950]. Молотов парировал ему в советских газетах 27 мая [450]. Расчесывали они текущую болячку – спорили про нашу тогдашнюю убежденность, что без полностью согласованных проектов мирных договоров (с пятью гитлеровскими союзниками) рано еще пока было созывать мирную конференцию. Специалисты по Италии отметили, что советская позиция по Триесту стоила итальянской компартии 3 миллиона голосов [447]. Дипломаты наконец-то принялись упоминать город Монфальконе (Monfalcone) рядом с Горицией, чьи верфи были способны спускать на воду линкоры в 35,000 тонн водоизмещения. Монфальконе захватывался советской линией итало-югославской границы, находясь под угрозой увода в СФРЮ. Посол США в СССР Смит, не ходя вокруг и около этого секрета Полишинеля, сказал Молотову, что все военные прекрасно осознавали ценность верфей в Монфальконе. В Италии 2 июня прошел референдум, на котором население высказалось в пользу установления республики. Во многих городах прошли выступления монархистов с последующей гибелью людей на демонстрациях. Королю предоставили возможность покинуть страну с почестями и без потери лица, после чего итальянцы немного пришли в себя. Бирнса терзал страх того, что будущая мирная конференция распадется на 2-3 саммита и что СССР угрозой военного вторжения через Балканы вынудит Италию подписать с нами отдельный мирный договор [452]. Греки выгнали 25,000 албанцев-чамов (Cham, Чамерия) из Северного Эпира в их родную Албанию, где они встретили отнюдь не теплый братский прием, так как в той коммунистическо-монархическо-этнической катавасии они оказались чужими для всех. Но так как чамов выдавили пробританские греки-монархисты, то Ходжа не упустил возможность обвинить греческое правительство в попрании всевозможных гуманистических принципов, умолчав про свое истинное отношение к чамам, запятнавших себя коллаборационизмом с нацистами. Такие вот двойные стандарты. На заседаниях заместителей мининделов советский делегат защищал Италию, выступая против того, чтобы заставить Италию компенсировать Объединенным Нациям [т.е. членам ООН] утерю их имущества на территории Италии [465]. В то же самое время Советский Союз начал двусторонние переговоры с Италией по вопросу репараций, предлагая итальянцам кредит в виде сырья с целью получения взамен полуфабрикаты и готовую продукцию [479]. Западные дипломаты углядели в этом попытку русских внедриться в итальянскую промышленность, приучая ее и ее профсоюзы к мысли о торговом и техническом сотрудничестве с СССР. С думами обо всем этом наступил тот миг, когда Бевин, Бирнс, Молотов и Бидо вновь собрались вместе в Париже.

При составлении повестки бросается в глаза то, что Бирнс не поднял тему даты мирной конференции, хотя за месяц до этого с таким трудом выбил из Молотова согласие обсуждать ее в самый первый день после перерыва. Столь же удивительной стала уступчивость Молотова по австрийскому вопросу – Молотов разрешил включить в повестку «по остаточному принципу» любые австрийские вопросы, а не только лишь проект мирного договора [496]. [Ранее Молотов категорично отказывался касаться Австрии из-за того, что 5 основных проектов еще не согласовали]. В результате повестка приняла такой вид: основные пять проектов и второстепенные Германия, Австрия, политическая обстановка в Италии (последний был включен по настоянию советской стороны, обеспокоившейся столкновениями с жертвами и вероятностью падения Республики после референдума).

Бидо: Может начнем с итальянского проекта незамедлительно? Это даст всем прибывшим возможность собраться мыслями и упорядочить документы после утомительного путешествия сюда, сравнить их с документами коллег.
Бирнс пошутил: Если министрам дать шанс привести свои мысли и документы в порядок, то можно распрощаться с надеждой прийти к соглашению. [500]

Молотов продолжил защищать итальянское имущество в странах союзников от будущих имущественных претензий их граждан, предлагая зарезервировать только треть итальянского имущества для будущих выплат, а две трети вернуть Италии [520]. При обсуждении статей 76 и 62 (создание Комиссии по наблюдению за соблюдением Италией положений мирного договора) Молотов так сильно переживал за суверенитет молодой итальянской республики, что хотел удалить статью 76 и заменить союзнических инспекторов четырьмя послами [549, 669]. Тема отложенного вывода союзных войск из Италии вынудила Молотова озвучить его обеспокоенность тем, что в Италии строят новые и модернизируют старые военные аэродромы. Например, аэродром Foggia. «Зачем это делается?» - спросил советский мининдел. «Мне ничего о таком расширении не известно» - ответил Бирнс – «Не верьте всему, что вам говорят. Мне, например, постоянно докладывают о том, что ваши войска основательно обустраиваются в Болгарии и Австрии, но я отмахиваюсь от таких сплетен» [553].

Во время Второй сессии было проведено 42 официальные и 15 неформальных встреч. На последние министры брали с собой только по два безликих советника и одного переводчика. Так, Молотов экипировался Павловым, а Бирнс – «Чипом» Боленом, однокурсником Кеннана. Как следствие за бортом таких собраний оставались американские сенаторы-надзиратели Ванденберг и Коннели, и наши замы-послы Вышинский, Деканозов, Новиков и Гусев. Когда Бевин предлагал проводить дополнительные встречи в небольшом кругу с ограниченным доступом, то встал вопрос информационных утечек, через которые смелые идеи раскрепостившихся мининделов могли достигнуть чутких ушей прессы [554].

Бевин: Таким образом, мы не попадем под критику прессы за чересчур откровенные высказывания.
Бидо: Согласен. Ни слова Королеве-матери [Not a word to the Queen mother – французская пословица].
Молотов: Я согласен держать рот на замке, но замечу, что советская пресса и так тормознутая по сравнению с мировой [unable to catch up as quickly][555].
Бирнс: Я слишком стар, чтобы учиться сейчас новым трюкам как обходиться с прессой…. Я не могу взять на себя такое обязательство, так как по роду службы обязан отвечать на вопросы газетчиков. К тому же в Лондоне мы уже раз давали такое обещание, которое не сдержали. Министры тогда решили не общаться с прессой, но информация о наших размышлениях все равно просочилась во многие американские газеты. В результате я вынужден был подозревать не только вас, моих коллег, но и членов своей делегации. Абсолютная секретность возможна только, если мы исключим разговоры со своими помощниками. После Лондона газетчики доверительно делились со мной о том, что новости шли к ним валом со всех сторон, из Парижа, из Форин-Офис, даже из ТАСС [558].

Делегации обращались к теме итальянских колоний, Бевин отзывал свое предложение о создании Объединенной Сомалиленд, а Бирнс говорил, что им всем позарез был нужен нейтральный администратор для колоний, вроде того, с которым им всем повезло при выборе нейтрального генерального секретаря ООН. Заместители Молотова грудью становились на защиту итальянской Альто-Адидже, сопротивляясь передаче Южного Тироля вплоть до Брессанона Австрии. Иначе будет нанесен сильный ущерб итальянской экономике, говорили они [568]. Официальная первая жертва нацистской агрессии [Австрия] не пользовалась тем благорасположением со стороны СССР, которое тот оказывал Италии, сменившей свой статус с «врага» на «внесшая военный вклад в разгром». Этот факт отмечал посол Италии в США Тарчиани в разговоре с Ачесоном: «За единственное послабление нам в мирном договоре – в пункте об австрийской границе – мы должны благодарить Молотова, а энтузиазм вашего государственного секретаря Бирнса, обещавшего поддержку нашей молодой демократии, оказался на поверку дутым» [857]. А еще Молотов после ритуального раунда плясок согласился вернуть Додеканезы Греции 27 июня [661], а Бевин до этого называл ситуацию вокруг островов «фарсом» [618].

Триест, который не лопнул

После этих пристрелок делегаты подобрались к центральному вопросу конференции – Триесту. На шестой день работы – 21 июня - Бидо впервые озвучил свою альтернативу сложившемуся пату: международный режим под эгидой ООН на 10 лет [572]. Молотов усомнился в мудрости этого временного решения. Дуино, расположенное к северу от Триеста, – говорил он – имело славянское большинство, и даже итальянские карты показывали это большинство вокруг спорного города. Затем советский министр принялся хвастаться советскими достижениями в национальном вопросе. «Мы эксперты» – говорит – «Кому как не нам решать судьбу Триеста? Мы сталкивались с похожими проблемами в Азербайджане, где в Баку отсутствовало азербайджанское большинство. Тот же самый расклад имелся в Татарстане, где Казань не была татарским городом. Судьбу таких обособленных поселений следует решать на основе населения прилегающих территорий [573]. Если восторжествует предложение Бидо, то Триест окажется в подвешенном состоянии, застряв между небом и землей. Еже ли Триест отойдет Югославии, то мы готовы уступить в северной части границы» [575].

24 июня Молотов и Бирнс тет-а-тет продолжают обсуждать судьбу этого города – советский министр всё еще ищет меновой торговли: «Давайте сделаем его автономным округом под югославским суверенитетом и с югославским губернатором с правом жителей самим избирать себе законодательную Палату представителей [599; 642]. У нас ведь уже был мемельский прецедент, когда генерал-губернатор был литовцем при 75% немецкого населения. Пусть будет так. А опекунство ООН – это ведь для отсталых территорий, каковой Триест не является» [601]. Бирнс не поддавался. Стороны вновь зашли в тупик. Генеральный секретарь французского МИДа Шаувель (Jean Chauvel) счел, что СССР хотел передать Триест югам, дабы окружить Австрию экономически [582]. [Западные дипломаты меж собой иногда называли югославов «югами» - Yugs; не знаю, оскорбительно ли это в той же мере, как «джапы» для японцев].

Молотов: Мы еще не готовы выйти на конференцию с текстом про Триест. Неоговоренный и несогласованный текст вызовет чересчур много споров. Нет ничего страшнее дипломатического базара.
Бирнс: Двадцать одно государство было тщательно отобрано для участия в конференции, и этот список был представлен и одобрен Сталиным в Москве. Я не думаю, что мы должны бояться передать им этот не до конца решенный вопрос [646].

Вечером того же дня делегаты обсуждали франко-итальянскую границу. Молотов тормознул этот мелкий, было уже решенный, вопрос, воспользовавшись неким итальянским письмом от 7 мая. Оказалось, что то письмо не было зарегистрировано, и теперь Молотов предложил создать комиссию по его изучению. Такое затягивание можно счесть или мелкой пакостью госсеку за его отказ от советского quid pro quo, или же очередной попыткой СССР угодить Италии. Бирнс пресек эту инициативу Молотова [601].

25 июня Бирнс и Молотов провели новую встречу с глазу на глаз. Советский министр пошел еще на одну уступку по Триесту, предложив двойной итало-югославский суверенитет над городом с двумя губернаторами вместо одного. Госсек сказал, что это было бы непрактично. Молотов в ответ упомянул республику Андорру, где Франция и Испания поделили административные органы. «Пришло то время, когда никакие уступки более не возможны» - произнес Бирнс – «Югославия получила 3,124 квадратных километра, 540,000 человек населения, 128,000 из которых итальянцы. У Италии в Венеции-Джулии остались только 505 кв.км. и 423,000 населения, включая 115,000 югославов. США не могут согласиться с югославским суверенитетом над территорией с преобладающим итальянским населением [643]. СФРЮ вдобавок получила угольные и ртутные шахты с установленным оборудованием на 191 млн. долларов» [614]. «Раздел исполнительной власти приведет к трениям и беспорядкам» - продолжил госсек – «Например, нельзя же проводить внешнюю политику в стране, у которой имеются два министра иностранных дел». На это Молотов заметил, что у Финляндии было два министра иностранных дел [643][Надо проверить, действительно ли было так, но Бирнс не поправил это высказывание Молотова, значит, подобное извращение в финском МИДе действительно имелось].

С 29 июня стали проступать контуры будущего международного режима Триеста. Бидо предложил возложить бремя управления на Большую Четверку, СФРЮ и Италию. Молотов добавил к этому списку Чехословакию [690].

Бирнс: Международное решение (МР) передаст Югославии больше территории, чем на то согласны США. В случае МР следует вернуться к американской линии и возвращать Полу и другие итальянские города на Истрийском полуострове. Советское предложение вырезает Горицию из Италии. И Тарвизио, прерывая тем самым железнодорожное сообщение между Австрией и Италией. Триест превращается в остров внутри югославской территории. Если кто-то желает организовать международное свободное государство [international free state], то ему нужно выделять больше земли, а не меньше. И дороги к Опечине [Opecina] обрезали. Вы чего?! [706].
Бевин: Международная зона должна прилегать [contiguous] к Италии. СССР также предлагает отрезать верфи от Триеста.
Молотов: Какие верфи?
Бевин: В Мугии [Muggia, городок к югу от Триеста, в бухте которого в то время торчал борт затонувшего лайнера REX на 50,000 тонн водоизмещения].
Бирнс: в Муггии также имеются важные нефтеперегонные предприятия.
Молотов: Мы прирежем Муггию к Триесту. Какие проблемы?
Бирнс: А трансформаторы около Опичины? А источник воды к северу в Дуино? Все отрезано [707].
Бевин: Международную зону надо расширить на юг.
Молотов: Давайте прочертим границу зоны по Линии Моргана.
Бирнс: Линия Моргана была установлена для того, чтобы способствовать переброске войск на Дальний Восток. Это не этническая, а временная линия, установленная на период оккупации. Часть Истрии должна отойти к Триесту [710], [согласно лондонской рекомендации по этнической демаркации от 19 сентября 1945]. …К тому же международная зона должна находиться под контролем ООН, а не Четырех Держав. Большая Четверка не имеет право подменять собой ООН.
Молотов: В Хартии ООН не прописан механизм установления военной или гражданской администрации над территориями, не находящимися под опекой ООН [trusteeship]. Триест не является подмандатной территорией [718]
.

Бидо предложил начать составлять статут [Устав/Конституция] для Триеста. «А кто будет назначать губернатора?» - живо интересовался Молотов. За стенами зала заседаний СМИД Италия и Югославия в унисон выступали против проекта интернационализации. Словению бессовестно отрезают от морского побережья – жаловались югославы. В Италии социалисту Ненни [вице-премьер-министр] нравилась интернационализация, на что премьер-министр де Гаспери огрызался, посмотрим тогда, как Ненни справится с задачей формирования нового правительства в радикально изменившихся обстоятельствах [728]. Такие несправедливые условия мирного договора – продолжал де Гаспери - приведут к тому, что коммунисты и социалисты потеряют своих сторонников, и их бывшие члены начнут массово перетекать в правую популистскую UOMO Qualunque [Фронт обычных людей], в которой до сих находили приют бывшие фашистские элементы. Грядет правая реакция экстремального национализма [728].

Бирнс: Свободная территория должна быть неделимой и независимой. Гарантии этому предоставят по очереди СМИД, Мирная конференция 21 государств, Совет Безопасности ООН и Генеральная Ассамблея ООН.
Молотов: Слишком сложная у вас структура получается.
Бирнс: Одобрение выработанного нами триестского статута Генеральной Ассамблеей означает одобрение 51 члена ООН, а не всего лишь 11 членов СБ ООН.
Молотов: Данцигский статут был одобрен не ГА Лиги Наций, а только лишь ее Советом. Тот прецедент можно повторить в СБ ООН, не выходя в ГА ООН [734]. Давайте также создадим подкомитет в СБ для выбора губернатора [735].
Бирнс: Нет. Четверка тем самым узурпирует право, забрав себе полномочия ООН. Выбор кандидата должен остаться за СБ. Пускай СБ выбирает компетентного чеха или норвежца на пост губернатора, выслушав предварительные рекомендации СФРЮ и Италии, и получает одобрение кандидатуры у ГА. Согласны?
Молотов: Да [738].

Третье июля было последним днем, когда делегации обсуждали «Свободную территорию Триест». Была заложена необходимая основа для создания этой международной зоны. Мирной конференции в Париже предстояло выработать все детали и нагрузить Совет Безопасности ООН обязанностями по администрированию зоны. Двенадцать дней ушло на всё про всё. Неплохой результат с учетом того, что в июне стороны пребывали в тупике и Молотов продолжал трепыхаться. Бирнсу пришлось попотеть, отбивая Триест от югославов, наседавших на западных дипломатов с сентября 1945 года. Недальновидные итальянцы были столь неблагодарны за эту работу, что смели укорять госсека, рассказывая ему про разочарование и тревогу, что охватили их страну после новости о решении СМИД [777]. Они предпочитали отложить решение триестского вопроса и продолжить военную оккупацию региона. Итальянцы не понимали, что в глазах югов Триест уже принадлежал СФРЮ и что Бирнсу удалось лишь на несколько лет стабилизировать ситуацию. «Очень скоро» - объяснял госсек итальянскому послу – «американские и британские войска покинут Триест, и югославы обязательно прицепятся к какому-нибудь инциденту, который даст им повод войти в город и взять управление на себя. Военному комитету ООН придется направить сюда как минимум две бригады, и эти войска будут из таких стран как Канада и Австралия, а не США и СССР. Военное присутствие войск ООН поможет развитию торговли Триеста, которая сейчас обречена на усыхание. Ведь ни один человек, обладающий крепким умом, не решиться привести свои инвестиции туда [в Триест], если он будет считать, что югославы займут эту территорию через месяц-два» [778].

«Проведение мирной конференции»

На седьмой день (22 июня) Бирнс затронул вопрос рассылки приглашений союзным государствам на мирную конференцию, хотя мог сделать это неделю назад [580].
Молотов: «Слишком рано думать об этом».
Бидо: «В конце первой половины сессии оставалось 12 открытых вопросов. Сейчас 5-6 из них уже решены. Назрело» [582].

Вот тут нужно отметить отчаянно смелый тактический прием Бирнса. Вплоть до этого момента дату еще не согласовали и даже не обсуждали, и все попытки озвучить ее кончались бесплодными перепалками из-за несгибаемого Молотова, неразрешавшего себе попадать под влияние аргументов. Максимум, что удалось западным дипломатам выжать из своего советского коллеги, было его согласие обсуждать дату в первый день после перерыва, но Бирнс не стал делать этого. Вместо этого он как бы проскочил то обсуждение, подождал неделю и перешел на другой уровень диалога, когда конференция якобы была уже решенным делом, нависая неотвратимо, и осталось договориться только о такой мелочи как приглашения. Удивительно, но этот прием сработал. Молотов не нашел в себе сил указать Бирнсу на место.

Прогресс по Триесту сдвинул с мертвой точки два чуть менее важных вопроса – репарации и дату начала работы мирной конференции. До этого (т.е. до 3-4 июля), когда Бирнс спрашивал присутствующих, кто против того, чтобы провести конференцию 20 июля, Молотов отвечал, что ему нужно время для обдумывания [693]. Это приводило к полным горечи спорам про «10 месяцев, за которые так ничего и не решили». Подвешенный в воздухе Триест вынуждал советского министра цеплять один пункт основной повестки за другой, из-за чего делегаты в начале дня спорили о порядке дневной повестки: например, Бевин и Бирнс желали начинать с колоний, а Молотов – с итальянско-югославской границы. Бидо тогда поддержал Молотова [702]. Очевидно, что СССР к тому моменту уже махнул рукой на Ливию, но не желал усугублять свое отступление на колониальном направлении до закрепления на триестском плацдарме. Односторонние уступки по Ливии уже были сделаны Советским Союзом, пришло время получить оплату в Венеции-Джулии. Но оставалась боязнь, а вдруг обманут по деньгам – отсюда мелочная борьба за первое место в дневной повестке.

Большая Четверка и семнадцать стран – в сумме получается 21 участник будущей мирной конференции. Молотов предлагал назначить дату на 1 сентября [744]. Бирнс ответил, что этот день не подходит, так как 4 сентября в Нью-Йорке должна начаться работа ГА ООН. [Неплохой такой прием – совместить два дипломатических раута, список участников которых пересекается на 40%]. Тогда Молотов продолжил упорствовать, опять не соглашаясь согласовывать дату созыва мирной конференции. Сначала нужно добить репарации, говорил он [748]. Четвертого июля, наконец-то, дату созыва конференции передвинули с 1 мая [как бы это смешно не звучало] на 29 июля. Ура! Какой восторг! Но у Молотова оставался еще порох в пороховницах и козыри в рукавах. Когда министры попытались обсудить текст приглашения (чтобы разослать его другим 17 странам), Молотов был против того, чтобы Франция как принимающая сторона (единогласно решили собираться в Париже, куда почти всем делегациям было удобно добираться) сама сочинила его. Советский министр был даже против отправки неформального извещения странам-участницам. Пусть замы поработают основательно над текстом приглашения, сказал Молотов [793]. Бевин прилюдно похвалил его, отметив, что у Молотова великий легалистский ум [790], но главу советской делегации эта лесть не сбила с толку, и он приступил к пережевыванию мочала процедурных правил будущей конференции. Бирнс взвился. Я против обсуждения, говорит, конференция сама выработает правила для своей работы, мы не вправе навязывать им свои процедуры. Но Молотов, пользуясь широким толкованием, как заведенный повторял, что на СМИД лежит ответственность за подготовку конференции [798]. Бевин поддержал госсека: «Я не подписывался под утверждением, что СМИД должен выработать правила процедуры. Мы имеем право составить только рекомендации к правилам для конференции. Духа моего не будет в конференц-зале, если такое решение будет сейчас принято [805].

Бевин (прямым текстом): Молотов замыслил коварный план по ветированию конференции. Молотов желает засунуть механизм вето в процедуру. Молотов дал ведь уже согласие на созыв конференции. Все другие министры выполнили свою часть сделки касательно репараций, а он вдруг устроил такое и тянет. Я думаю, что пора всему миру узнать, какое безобразие здесь сейчас творится. …Г-н Молотов, я умоляю вас, не делайте согласие по процедуре обязательным условием для проведения конференции [809].
Молотов: Здесь много чего прозвучало, и я, если честно, ставлю под сомнение искренность некоторых высказываний. Но скажу однозначно. Конференция должна быть конференцией, а не резиновой печатью для штамповки чужих решений, принятых за закрытыми дверями Генеральной комиссии [прим. работа конференции процедурно разбита на несколько комиссий, включая генеральную] [810]…. Если процедуру не обсуждать, то может сложиться конфуз. Например, простое большинство приведет к ситуации, когда 11 стран, не воевавших с Финляндией, забаллотируют 10 с ней воевавших [830].

Текст приглашений согласовали 8 июля. Процедурные правила рекомендовали, а не жестко прописали. Франция разослала приглашения 9 июля. [Тогда же генсек ООН Тругве Ли и его заместитель Соболев сообщили СМИД, что готовы перенести начало работы ГА ООН, так как деятельность СМИД была в абсолютном приоритете. Министры СМИД согласились с переносом сессии ГА на 23 сентября [841]]. На странице 835 перечисляются все страны, активно участвовавшие в боевых действиях. Четыре дня, Карл, вырывали из крепко стиснутых челюстей Молотова эти приглашения. Но стоило только согласованным итальянским репарациям свиснуть и позвать домой, как хватка советского мининдела разом ослабла. Мужику пристало приглашения выбирать вот так: https://youtu.be/7rc9_A6fAMA

«Репарации»

Вторым (или третьим) по важности камнем преткновения после Триеста были итальянские репарации. Ранее госсек выступал против изъятий из текущего производства, но Молотов неуклонно подтачивал его неуступчивость. «Ну нет у Италии денег на то, чтобы запустить процесс выплаты репараций» - убеждал Бирнс – «Финны получили шведские кредиты, которые помогают им сейчас выплачивать вам репарации. В Финляндии есть лес, в Румынии - зерно и нефть. А в Италии осталась только сера. Бокситы и ртуть у нее отняли» [757].

Теперь Бирнс соглашался на этот источник репараций при условии, что СССР поставит сырье, из которого итальянцы будут производить требуемые товары [614] с последующим вычетом стоимости сырья. Молотов вначале отказывался от этой схемы, в которой СССР по сути предоставлял сырьевой кредит бывшему врагу, и просил возможность поставлять сырье по коммерческим ценам, но под конец согласился поставлять сырье в Италию и вычитать его стоимость из стоимости поставленных репараций [768]. Далее Бирнс потребовал 2-летнего моратория на репарации из текущего производства, на том основании, что США уже влили 900 млн. долларов в Италию [760] и вливать более не намерены. Молотов пошел американцу на встречу.

Куда не сунься в итальянские репарации, всюду клин. Возьмем заводы. Итальянские промышленники не хотели расставаться со своим оборудованием, так как оно помогало им производить продукцию на экспорт. А вот капитаны немецкой экономики, напротив, демонтировали свои заводы с радостью, так как у них имелся переизбыток мощностей и начинались тёрки с возрожденными профсоюзами. Летом 1945 года итальянские послы-коммивояжеры предлагали СССР электроарматуру (fixures) и суда на продажу, но дело тогда заглохло, так как русские отказались поставлять сырье. Для раскачки итальянского экспорта требовались или кредиты или авансовое сырье. Иначе всё вставало колом.

Что касается репараций из итальянских активов в других странах, что Молотов заявил, что в СССР нет итальянских активов. Бевин попросил уточнить насчет наличия таковых в Прибалтике, Польше, Бессарабии, Рутении и советской зоне оккупации в Германии [758]. Бирнс припомнил, что ему что-то говорили об итальянских лесозаготовках в Рутении [759]. Молотов промолчал на этот счет. Затем советский министр начал отказываться от части итальянских активов на Балканах: «Давайте поставим потолок в 30 млн., а остаток вернем Италии». Бевин поинтересовался, чем вызвана такая перемена в советской позиции: «Означает ли это, что эти активы уже испарились?» [761]. Нет, это означало, что советская делегация хотела, чтобы в 100 млн. причитающихся ей репараций не больше 30% пришлось на балканские активы Италии, т.е. 70% мы хотели получить в виде оборудования и промышленной продукции непосредственно из Италии. Девятого июля СМИД официально договорился по вопросу советских репараций [799]: 100 млн. долларов, два года моратория по поставку из текущего производства и пять лет выплат товарами (по прикидкам Вышинского по $10-15 млн. в год). К 1954 году Италия должна была полностью расплатиться.

Итальянский проект включал в себя вопрос распределения избыточных кораблей итальянского ВМФ. Советская делегация надеялась на то, что военно-морские эксперты будут тянуть слепой жребий при разделе крейсеров, как это было сделано с германской Кригсмарине, но такое решение по крейсерам и эсминцам не было вынесено. А вот у британского зама язык оказался без костей, поэтому до Молотова дошел слух про то, что итальянцы готовятся к авральному затоплению своих кораблей [scuttling], только чтобы избежать позора их службы в чужих флотах. Советскому министру пришлось пригрозить британцам, в чьей зоне ответственности находились итальянские корабли, что если хоть одна бронеплита упадет с их обшивки, то Италия будет до конца своей жизни расплачиваться за свой мимолетный приступ национальной гордости [604]. Ранее посол Италии в Великобритании граф Николо Карандини высказывал опасение, что если будет предпринята попытка поднять красный флаг над итальянскими кораблями, то его правительству будет крайне тяжело предотвратить их затопление [359]. Благодаря угрозам Молотова и надзору британского командования итальянцы тогда не совершили чреватую последствиями диверсию. Когда 9 лет спустя линкор «Новороссийск» пошел ко дну, это уже произошло в советской зоне ответственности, и нам осталось только хлопать глазами, гадая, то ли это наша халатность, то ли «лягушки» из X Flt.MAC.

Бен Коэн: мы были очень щедры к вам, особенно в распределении военно-морских кораблей, которые вы сочли военными трофеями, не желая их зачета в качестве репараций.
Вышинский: А мы позволили вам подселиться в наш Берлин.
Коэн: Лично я всегда выступал за более-центрально расположенный город в качестве места для заседаний СКК. [700]

«Дунай»
Бевин отозвал свое предложение включить пункт о Дунае в тексты четыре договоров (финский исключен, ибо страна не придунайская). Взамен попросил Декларацию по Дунаю, которая бы гарантировала равный доступ в речной бассейн. Бирнс пригрозил, что если Декларацию не подпишут, то он хочет возврата дунайского пункта в тексты мирных договоров. Молотов сперва придерживался линии защиты Дуная от чужих посягательств и румынского суверенитета [633], но это было до 27 июня, когда советский министр принялся править британское предложение. Мы теперь соглашались со свободным доступом граждан любой страны к Дунаю, но вырезали слова «на условиях полного равенства» [649]. Доступ, да, получайте, но у прибрежных государств прав все равно должно быть больше. Так что никакого равенства не ждите. Бевин ссылался на довоенный договор, заявляя, что не должно быть дискриминации по тарифам и ставкам. «Ведь мы с вами как представители двух социалистических государств» - юморил лейборист Бевин – «несомненно верим в равенство» [685]. Колючий словно куст ежевики Молотов шутку не оценил: «Не может существовать равенства между гостем и хозяином». Великобритания боялась, что высокие ставки и пошлины обнулят ценность свободного прохода по реке [650]. Бирнс успокоил его, что нет оснований бояться, что придунайские государства вдруг начнут дискриминацию после подписания договоров. Ведь до этого они не были замечены в таком поведении.

«Германия»

Впервые начали обсуждать Германию 9 июля [842]. То есть, за 3 дня до окончания работы сессии. На фоне отгремевшей Санта-Барбары триестов-репараций-приглашений сей двухдневный пункт выглядит блекло, но и в этом омуте имелись свои черти. Чуть ранее (5 июля) Молотов вопрошал, почему министры-таки не могут начать обсуждать Германии? [794] На что Бирнс отвечал, что никто уже не верит в искренность желания советской делегации обсуждать германский вопрос. «Пять-шесть дней назад мы пытались начать разговор про Германию, но советский министр был занят основными мирными договорами. Сегодня же, когда проекты уже готовы и мы занимается датой конференции, вы вдруг отвлекаете нас немецким вопросом. В апреле и мае мы без успеха подымали проблему Германии. Мы даже самого генерала Клея притащили сюда из Берлина. Он четыре дня тут торчал, но его никто не выслушал, потому что наши советские коллеги были слишком заняты» [795].

Девятого июля, значит, Молотов получил трибуну и зачитал широко известную советской публике речь, перепечатанную в «Известиях» 10 июля. В ней наш мининдел критиковал «План Бирнса»: проект требует радикального переписывания, проект не рассматривает репарации, войска слишком быстро выводятся; 40 лет вместо 25 лет; а генерал Клей – чудак на букву М, так как незаконно приостановил вывоз репараций. Бирнс оправдывался: «Естественно, что многие моменты в моем плане не освещены, так как часть текста взята мною из Декларации о поражении Германии от 5 июня 1945 года. Ее подписывали четыре генерала, и теперь ту генеральскую бумагу следует превратить в полноценное межправительственное соглашение на 25 лет, что я и сделал» [848]. «Также, тут мне докладывают, что вы начали вывозить текущую продукцию. Потсдамское соглашение не исключает возможность репараций из текущего производства, но оно оговаривает, что изъятия запрещены из любой зоны до достижения всей Германией положительного платежного баланса».
Бевин: «А еще в советской зоне продолжается производства военных материалов» [867].
«Молотов когда-то обвинил нас в том, что у нас не выполняется план по демилитаризации Германии» - продолжил Бирнс – «Это серьезное обвинение. Я требовал расследования по всем зонам. Клей предложил представителям в СКК провести такое расследование. Советский Союз отказался пускать наших проверяльщиков к себе» [849; подробнее про ответ генерала Дратвина: том V, 559].
Молотов: А вы нарушаете решение от 5 июля 1945, не распуская остатки немецких вооруженных формирований в своих зонах. Мы 20 ноября делали соответствующий запрос в СКК, но вы нас проигнорировали.
Бирнс: Давайте объединим эти два вопроса и проведем расследование. Проверим по всем зонам состояние частей вермахта, демонтаж военных заводов, текущий выпуск военной продукции.
Молотов: Плана по ликвидации заводов нет, чего там проверять? [891].
Бирнс: Вы ошибаетесь. План по репарациям был согласован 27 марта [Bulletin, April 14 1946, p.636].
Бевин: Насчет советского запроса от 20 ноября. Мы сразу же обратились в СКК с просьбой провести общее расследование по всей Германии, но СКК постановило, что достаточно будет отчетов глав зон [892].

В какой-то момент этого града взаимных упреков Молотов изящно передернул, смешав понятие «единое экономическое пространство» (товары не передаются бесплатно в другие зоны, а меняются или продаются, как в нормальной рыночной экономике) и Потсдамский механизм «сырье в обмен на репарации» [Potsdam, IV,5]. «Вы нам должны передавать 15% демонтируемого в своих зонах, которые нам следует оплачивать встречными поставками сырья и товаров. Но так как это Берлинское решение вами не исполняется, то мы приостановили вывоз товаров из нашей зоны» [887]. Высший пилотаж затуманивания. Снимаю шляпу. И это не говоря о том, что на тот момент советская доля вывоза промышленных репараций из Западной Германии превышала 25%. А с учетом того, что демонтаж – дело не быстрое, а многолетнее, искривленная логика Молотова подразумевала незамедлительную торговую блокаду трех зон советской зоной.

Бирнс рассказывал, что в своем бюджете за 1946 США выделили 200 млн. на американскую зону для поддержания жизни, и эта цифра была куда выше в 1945 [849]. Оценка Бевина: «Мы тратим $320 млн. в год в своей зоне [866], нам нужны товары из советской зоны, чтобы не закупать их за валюту за рубежом. Германия должна быть экономически единой».

Когда же стороны затронули тему репараций, то оказался вскрытым очередной пласт информации. Во-первых, мне стало понятым, почему по-прежнему некоторые наши историки ошибаются про «20 миллиардов» и пишут, что нам в кассе не выдали нашу долю в 10 миллиардов. Это генеральная линия «недобросовестного заблуждения» советского МИДа, запутывающая не только западных партнеров, но и местных ученых. Молотову с его «великим легалистским умом» было прекрасно известно, что Потсдамского соглашение по репарациям заменяло и аннулировало ялтинское соглашение по репарациям, но он с завидным упорством заторможенного второгодника цитировал те четыре ялтинских параграфа [882]. А вдруг как случится чудо, и загипнотизированные коллеги выдадут миллиарды после сотой декламации крымской мантры.

Во-вторых, Бирнс рассказал немного о тех баклушах, что била Московская комиссия по репарациям летом 1945. Цитируя письмо Эдварда Поули от 3 июля [883; целиком в 1945, V.1, 522], госсек поведал, что представитель президента США 22 дня торчал в Москве без каких-либо подвижек. Напомню, что Поули приехал с инструкцией Трумэна соглашаться на конкретные $14 млрд., а советский представитель избегал встреч с ним. Четырнадцатого июля началась Потсдамская конференция, а у советской стороны по-прежнему не было цифр для обоснования своего 20-млрд. предложения. Московская комиссия по репарациям была переведена из Москвы в Берлин в сентябре 1945 по просьбе США. Та комиссия так и не возобновила свою работу [886]. Ее мандат поднял с пола СКК по Германии, и сейчас Бирнс утверждал, что в Германии нет 20 миллиардов долларов на вывоз, а вот налогооблагаемая стоимость собственности в отторгнутой Силезии равнялась $11.3 млрд. долларов и $2.5 млрд. в Кенингсбергском округе [area][884]. Удумайте.

Затем Молотов выступил с речью «О судьбах Германии», перепечатанной в «Известиях» 11 июля [869]. Бла-бла-бла. Франция потребовала отделения западных провинций Германии [861], связав вопрос центральной администрации в Германии с Руром и Рейнской областью, и высказала своё ню в отношении повышения внутреннего потребления угля в Германии - этот уголь должен идти в Францию. Британцы были против аннексии западнорейнских территорий Францией [885] и тем более против ограничений в потреблении угля в Германии – рост промышленного выпуска требовал всё больше топлива, уменьшая торговый дефицит. Последовал ультиматум Бевина [868], который через полтора года воплотится в Тризонии. Французские ручонки, тянущиеся к немецкому углю, и советская торговая блокада de facto вынуждала англо-саксов думать над запасным планом. В те два дня прорвалось разом много немецких гнойничков, демонстрирующих высокую степень запущенности Германии, но доктора пока еще даже на консилиум не собрались.

Американцы предложили начать сочинять проекты мирного урегулирования в Австрии и встретиться сразу после ГА ООН [896] для обсуждения Германии, т.е. в ноябре 1946. Возражений не последовало. Яйцо отложено, но цыпленок пока не вылупился [915]. Делегаты галопом пронеслись по Австрии, которую СССР связала с вопросом перемещенных лиц в Австрии [437,000], «половина которых были скрывающимися белогвардейцами, салашистами и фашистами из Армии Андерса» [928, 939]. СССР был того мнения, что каждый шестой житель Австрии тогда представлял угрозу для хрупкой австрийской демократии. Контрольный механизм в Австрии [СКК по Австрии] был обговорен только 28 июня 1946 [928].

Вроде всё упомянул, но под конец прогоним всё еще раз через фильтры уважаемого профессора из МГИМО.

«Печатнов В.О. проливает свет»

Двадцать первого июня Молотов отчитывался перед Сталиным, называя предложение Бидо по интернационализации Триеста «неприемлемым», но к тому моменту советский генсек уже чувствовал, что СССР достиг предела по уступкам, и ему пришлось вмешаться, корректируя позицию своего министра. Незадолго до этого, 27 мая, когда Тито находился в Москве, Сталин готовил его морально к компромиссу: «Я думаю, что нам не стоит рисковать и пускать Парижскую встречу министров под откос из-за Триеста. Мы предложим им мемельскую версию. Если Мемель не пройдет, то мы озвучим интернационализацию порта. И только лишь в крайнем случае мы согласимся на данцигскую формулу». Сталин подготовил Молотова по Триесту, снабдив его двумя заранее подготовленными позициями для отхода, и это сыграло ключевую роль в развязывании триестского узла [Печатнов, 17-18]. Триест стал новым Данцигом.

Из речи Молотова «О судьбах Германии» Сталин вычеркнул только одну фразу: «Когда поставки репараций будут гарантированы, исчезнет необходимость в оккупации германской территории». «Мы не можем ограничивать время нашей оккупации и ставить его в зависимость от репарационной ситуации» - объяснял Сталин. Двенадцатого июля Сталин запоздало отреагировал на французское требование аннексии Саара и интернационализации Рура: «Мы согласимся с Бидо, если они воздержатся от аннексии Рура и Вестфалии, а также признают наше право на $10 млрд. репараций» [19]. Но сессия уже закончила свою работу. Забавный факт: обмениваясь телеграфными сообщениями с Молотовым, Сталин прятался за псевдонимом Guccifer 1.0 Дружков. А через пару лет Сталин будет величать себя Филипповым.

Итоги

Хотя западные газеты предрекали повторение лондонского (сентябрь, 1945) тупика, этого не произошло. Бирнс и Джей Ви Сталин убоялись разрыва и незаметно даже для самих себя вступили в сделку quid pro quo, разменяв итальянские репарации на Триест. Стоил ли Триест тех сто миллионов? В годы послевоенной разрухи? Вопрос на 64 доллара. Любители бескомпромиссного давления могли бы с горечью отметить для себя, что Молотов отбрасывал [fold] карты чаще Бирнса (например, Додеканезы; что это было?; а Дунай?). Советская делегация вела себя чуточку сговорчивей обычного – в перерыве сессии Сталин существенно пересмотрел общую стратегию МИДа. Присутствовавшие в Париже американские сенаторы успокаивали своих идеалистически настроенных избирателей, что никакого второго Мюнхена не было, а произошел разумный компромисс. Трумэн, заказавший список Элси-Клиффорда у своих советников для того, чтобы пригвоздить им русских в случае, если Парижская мирная конференция развалилась бы из-за неуступчивости Молотова, перевел дух [Haas, 114]. После 10 долгих месяцев и фактически четырех саммитов Европа была готова провести мирную конференцию и подписать пять мирных договоров. 29 июля будет их красным днем календаря, а 7 августа разразится «кризис турецких проливов». Ну что ты будешь делать! Ни минуты покоя.

Источники:
FRUS, 1946, vol II.;
Jukka Leinonen, Beginning of the Cold War as a Phenomenon of Realpolitik, Jyvaskyla, Finland, 2012 (dissertation);
Lawrence Haas, Harry and Arthur: Truman, Vandenberg, and the Partnership That Created the Free World,
Печатнов В.О., Союзники хотят сломить твою волю. Переписка Молотова и Сталина (сентябрь 1945 – декабрь 1946), working paper 26, Woodrow Wilson Center, 1999.